Преодоление Капитала: Гл. II. В плену незавершенного перехода

Наиболее последовательными западниками среди русских марксистов были меньшевики. В отличие от них большевики по ряду вопросов становились на позиции крестьянства или шли ему на уступки, хотя нередко это было продиктовано конъюнктурой, и инициатива исходила не от них[110]. Но в целом, путь к социализму и до, и после октября 1917 года большевики видели не через укрепление и развитие сельской общины (и самоуправляющихся трудовых коллективов), а через капитализм, точнее, через государственно–монополистический капитализм, «ибо социализм, – писал В.И.Ленин, – есть не что иное, как ближайший шаг вперед от государственно–капиталистической монополии»[111]. «Государственно–монополистический капитализм, – продолжал он, – есть полнейшая материальная подготовка социализма, есть преддверие его, есть та ступенька исторической лестницы, между которой (ступенькой) и ступенькой, называемой социализмом никаких промежуточных ступеней нет»[112]. «Государственный капитализм экономически несравненно выше, чем наша теперешняя экономика[113] <…> Неужели не ясно, что в материальном, экономическом, производственном смысле мы еще в „преддверии“ социализма не находимся? И что иначе, как через это, не достигнутое нами „преддверие“ в дверь социализма не войдешь?»[114].

Но, чтобы войти в социализм, одной, даже самой полной, последовательной и планомерной монополизации производства пролетарским государством было недостаточно. Другое, не менее необходимое условие, считал Ленин, состояло в том, «…чтобы они (рабочие и служащие „всенародного синдиката“. – А.М.) работали поровну, правильно соблюдая меру работы, и получали поровну»[115.]

После Октябрьской революции сдельная заработная плата почти повсеместно была заменена равной платой при равном рабочем времени отдельных работников. Это отрицательно сказалось на производительности труда и трудовой дисциплине и уже в марте–апреле 1918 года потребовало разработки и принятия с участием В.И.Ленина «Положения о трудовой дисциплине», которое, в частности, предусматривало восстановление сдельной и премиальной систем заработной платы.

Но это нисколько не означало принципиального отказа от социалистического распределения, понимаемого как равная плата по равному труду. Тогда же, в марте 1918 года, В.И.Ленин в «Черновом наброске проекта программы», наряду с другими, ставил задачу «постепенного сокращения рабочего дня до 6 часов в сутки <…>, постепенного выравнивания всех заработных плат и жалований во всех профессиях и категориях»[116].

Это оказалось непростым делом. В апреле 1918 года в работе «Очередные задачи Советской власти» В.И.Ленин писал: «Решающим является организация всенародного учета и контроля за производством и распределением продуктов. Между тем, в тех предприятиях, в тех отраслях и сторонах хозяйства, которые мы отняли у буржуазии, учет и контроль нами еще не достигнут[117] <…> Рабочий контроль введен у нас как закон, но в жизнь и даже в сознание широких масс пролетариата он едва–едва начинает проникать[118]. Нужны, разумеется, не недели, а долгие месяцы и годы, чтобы новый общественный класс и притом класс доселе угнетенный, задавленный нуждой и темнотой, мог освоиться с новым положением, осмотреться, наладить свою работу, выдвинуть своих организаторов»[119].

Осуществить уравнительную оплату не удавалось, и в работах В.И.Ленина можно встретить высказывания против уравнительной оплаты, за сдельную и премиальную системы оплаты – за заработную плату. Но не на будущее, не для первой фазы коммунизма, а для создания ее материальных предпосылок на путях новой экономической политики. Для В.И.Ленина, как и для К.Маркса, социализм и заработная плата были, все же несовместимы.

Выше уже упоминалось, что в русских артелях, в том числе и заводских, рабочее самоуправление, включая распределение произведенного, было повседневной практикой, жизненным фактом на протяжении многих веков. Но с точки зрения давно и прочно усвоенного евроцентристского марксизма община, а заодно и артель с присущей ей коллективностью, представлялись атрибутами отсталости и «устоями застоя». Поэтому вопрос ставился не о хорошо известном и еще реально существовавшем тогда трудовом самоуправлении, а о переходе к некоему умозрительному и принципиально невозможному самоуправлению наемных рабочих, которые не переставали быть наемными и при уравнительной заработной плате.

Необходимым условием реализации социалистического распределения, как одной из сторон производственного самоуправления, В.И.Ленин считал повышение уровня рабочих – их общей культуры, образованности, сознательной дисциплины. В связи с этим особый смысл приобретают относящиеся к январю 1922 года слова В.И.Ленина о том, что «раньше чем через несколько десятилетий (выделено мной. – А.М.) нельзя расчитывать на то, чтобы большинство трудящихся достигли самого высокого уровня развития»[120], что для этого необходима «упорная, деловая, расчитанная на долгий ряд лет работа практического обучения рабочих и всех трудящихся управлять нархозяйством целой страны»[121].

Вопрос о характере отвечающего первой фазе коммунистического общества распределения, а значит и производства, и потребления отодвигался в неопределенное будущее. Он оказался для большевиков действительно трудным вопросом. Попытки решить его не удавались и, в конечном счете, были оставлены.

Вскоре после смерти вождя, в августе 1924 года, было решено, что допускавшийся до этого опережающий рост заработной платы по отношению к росту производительности труда «угрожает интересам промышленности и государства»122, что «эти интересы требуют обратного отношения – <…> рост производительности труда должен обгонять рост заработной платы (выделено мной. – А.М.)». Только в этом случае, подчеркивалось в принятом решении, возможно снижение себестоимости продукции и накопление средств для расширения производства и удовлетворения других общественных потребностей[123].

Простая, вроде бы, мысль о том, что заработная плата должна не только не обгонять, но и не отставать от роста производительности, что она может и должна изменяться в соответствии с ростом производительности, как будто, не приходила в головы. Почему? Потому что мысль экономистов вращалась в рамках отношения наемного труда и государственного капитала (предполагавшего, как и всякий капитал, стоимостное накопление – в этом его природа), но уже спрятанного за «интересами промышленности и государства» и за терминами и формами «себестоимости» и «накопления средств» и этим еще более мистифицированного.

Здесь важно отметить, что «принцип опережающего роста производительности труда по отношению к росту заработной платы» (то есть выраженный иначе и применительно именно к государственному капиталу принцип капиталистического накопления), стал с тех пор и оставался до конца советской эпохи незыблемым принципом государственной политики в области распределения. Это практически исключило возможность не только решения, но и постановки вопроса о пропорциональном разделении результатов труда и обрекло экономическую науку на вращение в рамках понятий и представлений, отвечающих производству на основе капиталистического отношения найма, специфически модифицированного на советский лад.

Вместе с этим был закрыт и путь к пониманию сущности первой фазы коммунизма и главного условия перехода к нему. На протяжении всей советской эпохи и при всех изменениях общества, от «военного коммунизма» до «развитого социализма» и «перестройки», продолжались «долгие муки родов» коммунистического общества. Оно развивалось в пределах самой первой, исходной его формы с обязательностью для всех труда и всеобщностью капитала. Во всяком случае, официальная наука до самого конца выйти за рамки этой исходной формы коммунизма, по сути дела, и не пыталась.

Советское общество застряло в состоянии, переходном от капитализма к коммунизму (первой его фазе), примиряя и удерживая в себе оба противоборствующие начала, не видя и, по сути, не ища выхода из этого положения.

И оно оставалось в этом состоянии перехода до тех пор, пока все возможности развития и простого пребывания в нем не были
исчерпаны до конца и противоборство двух начал не переросло в их тотальное взаимоисключение.

О чем это говорит? О том, что путь действительного общественного развития неимоверно труден, тем более для тех, кто идет по нему впервые. Слишком многое неясно, затемняется и искажается материальными интересами, предрассудками, навязанными извне суждениями, вольными или невольными заблуждениями. Слишком многое становится понятным лишь задним числом.